Воин кровавых времен - Страница 134

134

Эсменет думала, что первые несколько вечеров будет чувствовать себя неловко, но она ошиблась. Келлхус относился к ней с таким великодушием, а Серве с такой наивной простотой, что Эсменет чувствовала себя желанным гостем. Время от времени Келлхус смешил ее — как подозревала Эсменет, просто для того, чтобы напомнить ей, что она все еще способна испытывать радость. Иначе он либо разделил бы ее печаль, либо отошел бы в сторонку, чтобы не мешать ей страдать в уединении.

Серве была… ну, Серве как Серве. Иногда она словно бы совершенно забывала о горе, постигшем Эсменет, и вела себя так, будто ничего не произошло, будто Ахкеймион мог в любое мгновение появиться на извилистой дорожке, смеясь или пререкаясь с Ксинемом. И хотя такая мысль оскорбляла Эсменет, на практике это оказалось странно успокаивающим. Уместное притворство.

В другие же моменты Серве казалась полностью подавленной и угнетенной — из-за Эсменет, из-за Ахкеймиона и в не меньшей степени — из-за себя самой. Эсменет понимала, что отчасти это вызвано беременностью — она сама то хохотала, то ревела, словно ненормальная, когда носила дочь, — но Эсменет обнаружила, что это довольно трудно терпеть. Она покорно спрашивала у Серве, что случилось, всегда оставалась мягкой и вежливой, но не могла избавиться от мыслей, которых сама стыдилась. Если Серве говорила, что плачет по Ахкеймиону, то Эсменет сразу хотелось спросить: «Почему?» Может, они были любовниками не одну ночь, а дольше? Если Серве говорила, что плачет по ней, Эсменет возмущалась. Что? Неужто она настолько жалкая? А если Серве просто ныла, Эсменет охватывало отвращение. Как только человек может быть таким эгоистичным?

Позднее Эсменет всегда бранила себя. Что бы подумал Ахкеймион о таких мыслях, полных горечи и недоброжелательства? Как он был бы разочарован! «Эсми! — сказал бы он. — Эсми, ну пожалуйста…» И Эсменет проводила одну бессонную стражу за другой, вспоминая все свои грубые слова, все свои мелкие жестокости и моля богов о прощении. Она же не имела этого всего в виду! Ну как она могла?

На третью ночь она услышала негромкое постукивание об холст палатки. Эсменет откинула полог, и в палатку нырнула Серве, пахнущая дымом, апельсинами и жасмином. Полунагая девушка с плачем опустилась на колени. Эсменет знала, что Келлхус не вернулся, потому что прислушивалась. Конечно же, у него были военные советы и растущая паства.

— Серча, — позвала Эсменет, охваченная материнской усталостью от необходимости утешать кого-то, кто страдает меньше тебя. — Что случилось, Серча?

— Пожалуйста, Эсми, пожалуйста! Прошу тебя!

— Что — «пожалуйста», Серча? О чем ты?

Девушка заколебалась. В темноте ее глаза превратились в две сверкающие точки.

— Не кради его! — вдруг воскликнула Серве. — Не кради его у меня!

Эсменет рассмеялась, но мягко, чтобы не поранить чувства девушки.

— Украсть Келлхуса… — произнесла она.

— Пожалуйста, Эсми! Т-ты такая красивая… Почти такая же красивая, как я! Но ты еще и умная! Ты разговариваешь с ним так же, как с ним разговаривают мужчины! Я слышала!

— Серча… Я люблю Акку. Я и Келлхуса тоже люблю, но… но не так, как ты. Пожалуйста, не бойся. Я не вынесу, если ты будешь меня бояться, Серча!

Эсменет считала, что говорит искренне, но позднее, умостившись рядом с Серве, она поймала себя на том, что злорадствует по поводу ее страхов. Она перебирала белокурые волосы девушки и вспоминала, как они рассыпались по груди Ахкеймиона… Интересно, подумала она, а трудно ли будет их выдрать?

«Почему ты легла с Аккой? Почему?»

На следующее утро Эсменет проснулась, терзаемая угрызениями совести. Ненависть, как говорили в Сумне, ненасытный гость и засиживается лишь в сердцах, ожиревших от гордости. А сердце Эсменет сделалось очень худым. Она посмотрела на девушку в полумраке. Серве повернулась во сне и теперь лежала лицом к Эсменет. Ее правая рука покоилась на выпуклом животе. Серве дышала тихо, словно дитя.

Как может такая красота жить в спящем лице? Некоторое время Эсменет размышляла над тем, что, как ей казалось, она видела. Это было странное ощущение раболепия, нервная дрожь, столь знакомая детям. Она вызвала у Эсменет улыбку. Но было там и нечто большее: аура скрытой жизни, предчувствие смерти, изумление при виде буйного карнавала выражений человеческого лица, вложенное в неподвижность единственной точки. Это было ощущение истины, узнавание всех лиц, сошедшихся воедино в этой точке. Эсменет знала, что это было ее собственное лицо, равно как и лицо Ахкеймиона или даже Келлхуса. Но самым важным была чудесная уязвимость. Спящее горло, как гласит нильнамешская пословица, легко перерезать.

Не это ли и есть любовь? Чтобы на тебя смотрели, когда ты спишь…

Когда Серве проснулась, Эсменет плакала. Девушка поморгала, сфокусировала взгляд, потом нахмурилась.

— Почему? — спросила Серве. Эсменет улыбнулась.

— Потому, что ты такая красивая, — сказала она. — Такая безупречная.

Глаза Серве вспыхнули радостью. Она перекатилась на спину, раскинув руки.

— Я знала! — воскликнула она, поводя плечами. Она взглянула на Эсменет, выразительно поднимая и опуская брови. — Меня хотят все! — Серве рассмеялась: — Даже ты!

— Ах ты сучка! — возмутилась Эсменет и вскинула руки, словно собираясь вцепиться Серве в глаза.

Когда они вывалились из палатки, хохоча и визжа, Келлхус уже сидел у костра. Он покачал головой — как, вероятно, и подобало мужчине.

С этого дня Эсменет стала обращаться с Серве с еще большей нежностью. Это было странное, вгоняющее в замешательство чувство — дружба, связавшая ее с этой девушкой, с беременным ребенком, что взял в возлюбленные пророк.

134