Воин кровавых времен - Страница 170

К оглавлению

170

— А сказали, что ты поправился, — в замешательстве пробормотал Саубон.

— Конечно, поправился, идиот. Я же стою.

— А где твоя стража? Где врач?

Болеющий принц хрипло закашлялся. Он прочистил горло и сплюнул мокроту.

— Я их всех отослал, — сказал он, вытирая рот рукавом. — Спать надо, — добавил он, страдальчески морща лоб.

Саубон громогласно расхохотался и сгреб его в объятия.

— Сейчас тебе перехочется спать, мой благочестивый друг!

— Саубон. Принц. Пожалуйста, давай потом. Я как-никак болен.

— Я пришел, чтобы задать тебе вопрос, Пройас. Всего один вопрос.

— Тогда спрашивай.

Саубон внезапно успокоился и сделался очень серьезным.

— Если я захвачу Карасканд, ты поддержишь мое желание стать его королем?

— В каком смысле — «захвачу»?

— Если я открою его ворота Священному воинству, — ответил галеотский принц, устремив на собеседника пронизывающий взгляд голубых глаз.

Пройас мгновенно преобразился. Бледность покинула его лицо. Темные глаза сделались ясными и внимательными.

— Ты говоришь серьезно.

Саубон хихикнул, словно алчный старик.

— Я в жизни не был так серьезен.

Конрийский принц несколько мгновений сосредоточенно изучал его, как будто взвешивал варианты.

— Мне не нравится игра, которую ты затеял…

— Проклятье! Ты можешь просто ответить на вопрос? Поддержишь ли ты меня, когда я потребую, чтобы меня возвели на трон Карасканда?

Пройас немного помолчал, потом медленно кивнул.

— Да… Возьми Карасканд, и ты будешь его королем. Обещаю. Саубон воздел лицо и руки к грозному небу и издал боевой клич. Струи дождя хлестали его, обволакивая успокаивающей прохладой, оставляя на губах и во рту привкус меда. Несколько месяцев назад он, попав в плен обстоятельств, думал, что умрет. Потом он встретил Келлхуса, Воина-Пророка, человека, указавшего ему путь к собственному сердцу, и пережил бедствия, что могли бы сломить десятерых более слабых людей. И вот теперь момент, о котором Саубон мечтал всю жизнь, настал. Это казалось настолько невероятным, что голова шла кругом.

Это казалось даром.

Дождь, такой сладостный после Кхемемы. Капли, стучащие по лбу, щекам, закрытым глазам. Саубон стряхнул воду со спутанных волос.

«Король… Наконец-то я буду королем».


— И откуда это мрачное молчание? — спросил Пройас. Найюр, сидевший посреди темного шатра, взглянул на него.

Он понял, что конрийский принц не просто отлеживался, пока выздоравливал. Он думал.

— Не понимаю, — отозвался Найюр.

— Видишь ли, скюльвенд… Что-то произошло с тобой в Анвурате. И мне нужно знать, что именно.

Пройас все еще был нездоров — и весьма серьезно, если судить по его виду. Он сидел в походном кресле, закутавшись в груду одеял, и его обычно здоровое лицо было бледным и осунувшимся. У любого другого человека подобная слабость показалась бы Найюру отвратительной, но Пройас не был «любым». За прошедшие месяцы молодой принц внушил ему некое беспокоящее чувство, уважение, которого не заслуживали, пожалуй, даже сородичи-скюльвенды, не то что какой-то чужак. Даже сейчас, в болезни, Пройас сохранял царственный вид. «Он всего лишь один из айнритийских псов!»

— Ничего в Анвурате не произошло.

— Как так — ничего? Почему ты бежал? Почему исчез? Найюр нахмурился. Ну и что ему сказать?

Что он сошел с ума?

Найюр провел много бессонных ночей, пытаясь изгнать из памяти Анвурат. Он помнил, как ход битвы ускользал из его власти. Он помнил, как убивал Келлхуса, который не был Келлхусом. Он помнил, как сидел у прибрежной полосы и смотрел на Менеанор, бьющий по берегу кулаками белой пены. Он хранил тысячу других воспоминаний, но все они казались крадеными, словно истории, рассказанные приятелем детства.

Найюр большую часть своей жизни прожил в обществе безумия. Он слышал, как говорят его братья, понимал, как они думают, но, несмотря на бесконечные взаимные упреки, несмотря на годы жгучего стыда, не мог сделать эти слова и мысли — своими. Он был беспокойной и мятежной душой. Вечно одна мысль, одна жажда — это слишком! Но как бы далеко ни уходила его душа по тропам долга, Найюр всегда нес на себе печать предательства — и всегда знал меру своей испорченности. Его замешательство было замешательством человека, наблюдающего за безумием других. «Как? — готов был кричать он. — Как эти мысли могут быть моими?»

Он всегда владел собственным безумием.

Но в Анвурате все изменилось. Наблюдатель в его душе пал, и впервые сумасшествие овладело им. На протяжении недель Найюр был не более чем трупом, привязанным к взбесившейся лошади. И как же мчалась его душа!

— Какое тебе дело до моих уходов и приходов? — едва не выкрикнул Найюр.

Он засунул большие пальцы рук за пояс с железными бляхами.

— Я не твой вассал.

Лицо Пройаса потемнело.

— Нет… Но ты занимаешь высокое положение среди моих советников.

Он поднял голову; в глазах его читалась нерешительность.

— Особенно после того, как Ксинем…

Найюр скривился.

— Ты слишком много…

— Ты спас меня в пустыне, — сказал Пройас.

Внезапно Найюра захлестнуло томление. Отчего-то он тосковал по пустыне — куда больше, чем по Степи. Что было тому причиной? Может, безликость шагов, невозможность проложить тропы и дороги? Или уважение? Каратай убил куда больше людей, чем он сам… Или сердце Найюра узнало себя в одиночестве и отчаянии пустыни?

«Как много проклятых вопросов! Заткнись! Хватит!»

— Конечно, я тебя спас, — отозвался Найюр. — Не забывай: всем уважением, каким я здесь обладаю, я обязан тебе.

170