Скюльвенд? Скюльвенд спас ее?
Великому магистру наконец-то удалось обуздать своих рыцарей, и они отступили. Рыцари были поджары и напоминали волков. Бивни, которые они носили на грязных исцарапанных доспехах, казались старыми и недобрыми.
Весь мир превратился в круговорот вопящих лиц.
Готиан, переставший сыпать проклятиями, вышел из-за спин своих людей, несколько мгновений мрачно смотрел на Найюра, потом повернулся к Воину-Пророку. Некогда аристократическое лицо великого магистра теперь было изможденным и осунувшимся.
— Сдайся, Анасуримбор Келлхус, — хрипло произнес он. — Ты будешь наказан в соответствии с Писанием.
Серве билась в руках степняка, пока он не отпустил ее. Он смотрел на нее с диким ужасом, но она не ощущала ничего, кроме ненависти. Она протолкалась к Келлхусу и прижалась лицом к его одежде.
— Сдайся! — всхлипнула она. — Мой супруг и господин, ты должен сдаться! Или умрешь здесь! Ты не должен умереть!
Серве почувствовала ласковый взгляд Пророка, его божественное объятие. Она взглянула ему в лицо и увидела любовь в сияющих глазах. Любовь Бога к ней! К Серве, первой жене и возлюбленной Воина-Пророка. К девушке, не представляющей из себя ничего, сверкающие слезы потекли по ее щекам.
— Я люблю тебя! — воскликнула она. — Я люблю тебя, и ты не можешь умереть!
Она опустила взгляд на горланящего ребенка.
— Наш сын! — всхлипнула Серве. — Наш сын нуждается в Боге!
Она почувствовала, как чьи-то руки грубо обхватили ее и вырвали из объятий Келлхуса. Серве ощутила боль, какой прежде не знала. «Мое сердце! Они отрывают меня от моего сердца!»
— Он же Бог! — пронзительно закричала она. — Неужто вы не видите? Он — Бог!
Серве сопротивлялась, но державший ее мужчина был слишком силен.
— Бог!
Тот, кто держал ее, спросил:
— Согласно Писанию? Это был Сарцелл.
— Согласно Писанию, — утвердительно ответил Великий магистр, и в голосе его не было сострадания.
— Но у нее же новорожденный ребенок! — крикнул кто-то. Скюльвенд?.. Почему он защищает ее? Серве взглянула на него, но увидела лишь темную тень на фоне скопления людей, слившихся из-за слез и яркого света в единую массу.
— Это не имеет значения, — отозвался Готиан; голос его затвердел от свирепой решимости.
— Это мой ребенок!
Неужто в голосе скюльвенда и вправду прозвучало безумие? Боль?
«Нет… не твой. Келлхус? Что случилось?»
— Ну так забери его.
Отрывисто, словно стараясь подавить разочарование.
Кто-то вырвал вопящего сына из рук Серве. Еще одно сердце ушло. Еще одна боль.
«Нет… Моэнгхус? Что происходит?»
Серве кричала до тех пор, пока ей не начало казаться, что ее глаза вспыхнули огнем, а лицо рассыпалось в пыль.
Вспышка солнечного света на ноже. Нож Сарцелла. Звуки. Радостные и испуганные.
Серве почувствовала, как жизнь вытекает из груди. Она шевельнула губами, пытаясь заговорить с ним, с богоподобным человеком, сказать что-нибудь напоследок, но с губ не сорвалось ни звука, ни вздоха. Она подняла руки, и с протянутых пальцев сорвались капли темного вина.
«Мой Пророк, моя любовь — как такое может быть?»
«Я не знаю, милая Серве…»
И когда небо потемнело, она вспомнила его слова, сказанные однажды.
«Ты невинна, милая Серве. Ты — единственное сердце, которое мне не нужно учить…»
Последняя вспышка солнечного света, нагоняющего дремоту, — как будто она была ребенком, что уснул под деревом и был потревожен колыханием его ветвей.
«Невинна, Серве».
Свод из ветвей, становящийся все темнее, теплый, словно покрывало. Солнце исчезло.
«Ты и есть то счастье, которое ты ищешь».
«Но мой малыш, мой…»
«Для людей круг никогда не замыкается. Мы всегда движемся по спирали».
Друз Ахкеймион, «Компендиум Первой Священной войны»
«Приведите того, кто изрек пророчество, на суд жрецов, и если пророчество его будет признано истинным, то он чист, а если пророчество его будет признано ложным, привяжите его к трупу его жены и повесьте в локте от земли, ибо он нечист и проклят перед богами».
«Хроники Бивня», Книга Свидетельств, глава 7, стих 48
4112 год Бивня, конец зимы, Карасканд
Ощущение было такое, будто кто-то врезал ему под колени посохом. Элеазара качнуло вперед, но его подхватила и удержала сильная рука лорда Чинджозы, пфальц-графа Антанамер-ского.
«Нет… нет».
— Вы понимаете, что это означает? — прошипел Чинджоза.
Элеазар оттолкнул пфальц-графа и, пошатываясь, словно пьяный, сделал два шага к телу Чеферамунни. Темноту комнаты, в которой лежал больной король, рассеивали свечи, стоявшие у изголовья кровати. Сама кровать — пышная, роскошная — была установлена между четырех мраморных столбов, поддерживающих низкий свод потолка. Но воняло от нее фекалиями, кровью и заразой.
Голова Чеферамунни лежала в окружении свечей, но его лицо…
Его просто не было.
На том месте, где полагалось находиться лицу, Элеазар видел нечто, напоминающее перевернутого паука, сдохшего и поджавшего лапы к брюху. То, что прежде было лицом Чеферамунни, теперь лежало, выглядывая из-под сжатых пальцев. Элеазар видел знакомые фрагменты: одну ноздрю, лохматый край брови. А за ними проглядывали глаза без век и поблескивали человеческие зубы, обнаженные, лишенные губ.
И в точности как и утверждал тот недоумок, Скалатей, Элеазар не мог увидеть колдовскую Метку.